Может быть, искусство слова так любит метафоры* потому, что весь наш зримый мир – великая «метафора», повествующая о том, что больше мира. Вспомним Святителя Игнатия (Брянчанинова), его размышление «Сад во время зимы».

 

«Однажды сидел я, глядел пристально на сад. Внезапно упала завеса с очей души моей: перед ними открылась книга природы. Это книга, данная для чтения первозданному Адаму, книга, содержащая в себе слова Духа, подобно Божественному Писанию. Какое же учение прочитал я в саду? Учение о воскресении мертвых, учение сильное, учение изображением действия, подобного воскресению. Если б мы не привыкли видеть оживление природы весною, то оно показалось бы нам вполне чудесным, невероятным. Не удивляемся от привычки; видя чудо, уже как бы не видим его!»

 

День светлого Воскресения Христова всегда весной, и этой «метафорой» Господней пользуются поэты. Тема весны и тема рассвета или ожидания его почти обязательны в стихах о Пасхе и Страстной седмице.

 

Христос воскрес! Опять с зарею
Редеет долгой ночи тень.
Опять зажегся над землею
Для новой жизни новый день.

 

Еще чернеют чащи бора;
Еще в тени его сырой.
Как зеркала, стоят озера
И дышат свежестью ночной;

Еще в синеющих долинах
Плывут туманы... Но смотри:
Уже горят на горных льдинах
Лучи огнистые зари!

 

Они взойдут в красе желанной
И возвестят с высот небес.
Что день настал обетованный.
Что Бог воистину воскрес!

 

И.А. Бунин

 

К другой «метафоре» воскресения мы тоже так привыкли, что не замечаем. Зерно умирает в земле, чтобы ожить в растении. Об этом напоминают и Господь (Ин. 12, 24) и апостол Павел (1 Кор. 15. 35...38). Эту «метафору» заключил в стихи Ходасевич, и есть основания думать, что речь в этом стихотворении идет не только о телесном воскресении, которое Христово Воскресение обещает каждому из нас, но и о смерти для греха и воскресении в обновленную жизнь еще здесь, на этой земле (Рим. 6, 5...11). Стихотворение написано в трагическом 1917 году.

 

Проходит сеятель по ровным бороздам.
Отец его и дед по тем же шли путям.
Сверкает золотом в руке его зерно.
Но в землю черную упасть оно должно.

 

И там, где червь слепой прокладывает ход.
Оно в заветный срок умрет и прорастет.
Так и душа моя идет путем зерна:
Сойдя во мрак, умрет – и оживет она.

 

И ты, моя страна, и ты, ее народ.
Умрешь и оживешь, пройдя сквозь этот год, –
Затем, что мудрость нам единая дана:
Всему живущему идти путем зерна.

 

В. Ходасевич

 

О Рождестве написано гораздо более удачных стихотворений, чем о Воскресении Христовом. И это объяснимо. Вселенское сверхъестественное событие вхождения Господа в род человеческий мы встречаем всей своей человеческой теплотой и умилением, а Воскресение Господне нам еще более непостижимо, и наша радость не уловляется в слова. Светская поэзия умеет говорить о человеке, о его чувствах, о состояниях души, но то, что несоизмеримо больше человека, ей неподвластно.

 

Особняком в этом отношении стоят стихи Б.Л. Пастернака. Ему удалось несколько ближе других подойти к сверхъестественности событий Страстной седмицы. Любопытно, что самого Воскресения Пастернак не касается, так же как не касается его каноническая иконопись. Пасхальная икона Православной Церкви – икона «Сошествие во ад».

 

Во втором стихотворении из цикла «Магдалина» у Пастернака есть замечательная строфа именно о сверхчеловечности и надмирности крестной смерти Господа.

 

Для кого на свете столько шири.
Столько муки, и такая мощь?
Есть ли столько душ и жизней в мире.
Столько поселений, рек и рощ?

 

В этом же стихотворении Пастернак удивительно точно воплощает богословскую истину о том, что не случайно Господь казнен именно распятием. Его Крест пробивает тоннель в отделяющей нас от Бога толще, где обитают «духи злобы поднебесной», и восстанавливает утраченное богообщение для тех, кто пойдет за Ним.

 

Перестроятся ряды конвоя
И начнется всадников разъезд.
Словно в бурю смерч над головою
Будет к небу рваться этот крест.

 

А в стихотворении «На страстной» отражению чудесности и сверхъестественности событий служат и темы весны и рассвета, и свойственное Пастернаку перемешивание времени и пространства («площадь вечностью легла»), и соотнесение минут с тысячелетиями, и аскетизм ранней весны, передающий, какими неприкрытыми в самой своей обнаженной сущности стоим мы (а не только деревья) перед Страстями Христовыми. Пастернак единственный находит удивительные слова для того, чтобы рассказать о вселенскости и надмирности событий: «Сады выходят из оград, колеблется земли уклад: они хоронят Бога». И то, что деревья заглядывают в церковные решетки, и то, что березы перемещаются, чтобы посторониться перед крестным ходом с Плащаницей – это уже не чудо, а простые реалии сдвинутой с места вселенной. Вот некоторые строфы из этого стихотворения.

 

Еще кругом ночная мгла.
Такая рань на свете.
Что площадь вечностью легла
От перекрестка до угла.
И до рассвета и тепла
Еще тысячелетье.

 

* * *

И лес раздет и непокрыт.
И на Страстях Христовых.
Как строй молящихся, стоит
Толпой стволов сосновых.

 

А в городе, на небольшом
Пространстве, как на сходке.
Деревья смотрят нагишом
В церковные решетки.

 

И взгляд их ужасом объят.
Понятна их тревога.
Сады выходят из оград.
Колеблется земли уклад:
Они хоронят Бога.

 

* * *

Но в полночь смолкнут тварь и плоть.
Заслышав слух весенний.
Что только-только распогодь.
Смерть можно будет побороть
Усильем Воскресенья.

 

Пасхальные дни дают нам ощутимее прикоснуться к той ликующей радости Благой Вести, которой живут святые, с которой шли на смерть мученики, которая заповедана всем нам и естественна для каждого христианина, размышляющего об удивительнейших и славнейших чудесах Божиих и живущего ими. Уловить в стихи коренное преображение мира Спасителем, радость, и свет, и смысл, и любовь, хлынувшие в мир, удалось недавно почившему ученому и поэту Сергею Сергеевичу Аверенцеву. В «Стихах о святой Варваре» противопоставлен мир язычника Диоскора, отца Варвары, и то новое, ради которого не дрогнув приняла Варвара истязания и смерть.

 

Вот мир Диоскора:

 

Большие звери терзают малых
на суше и в пучинах моря.
Кривого прямым не сделать,
и человек злее зверя.
Сердца людей – жесткие камни,
и слава Кесаря над миром.

 

А вот то, что открылось святой Варваре:

 

Я вижу в рубище – славу,
и свет – в темнице непроглядной.
До крови, до кости, до боли,
до конца и без конца – радость:
и земля и море проходят,
но любовь пребывает вовеки.