Чудо - один из элементов жизни христианина, настолько важный, что ему посвящено множество книг - духовных, научных, художественных. О том, что такое чудо, для чего оно происходит и как на него реагируют люди, писали и Святые Отцы, и религиозные философы, и светские писатели. Одним из самых ярких художественных произведений, в центре которого - чудеса и то, как воспринимают их различные люди, является «Запечатленный ангел» Н. С. Лескова. Но прежде чем перейти к его анализу, необходимо сделать несколько предварительных замечаний о христианском понимании чуда.

Уже в Священном Писании Ветхого и особенного Нового Заветов намечается главный критерий, по которому христианин отличает подлинное чудо от мнимого: «Христианское чудо есть видимое, поразительное, сверхъестественное явление (в физическом мире, в телесной и духовной природе человека и в истории народов), производимое личным, живым Богом для достижения человеком религиозно-нравственного совершенствования» (Феофан, епископ Кронштадтский). Предназначение чуда, которое творит Бог, не эффектность проявления Божественной мощи или земное благополучие какого-то человека или группы людей, а та духовная польза, которую это чудо должно принести. Принесет ли - это другой вопрос, касающийся проблем соработничества Бога и человека в деле спасения, здесь многое зависит от свободной воли человека: ему решать, принять или не принять Божий призыв к покаянию и изменению жизни и предлагаемую Им помощь. Уже в Евангелиях, Деяниях и Посланиях апостолов мы видим различные типы отношения людей к чуду, которые проявляются в жизни христиан и до сего дня:

• 1) корыстно-потребительское отношение, когда чудо воспринимается лишь в контексте земной жизни и оценивается по тому, может ли оно принести какую-то пользу или, наоборот, нанести урон материальному благополучию человека. В первом случае человек радуется чуду и ищет его, но не ради его духовной составляющей, а ради материальной (вспомним евангельский эпизод, когда чудесным образом насытившиеся люди искали Христа, чтобы сделать Его царем, или рассказ из Деяний о Симоне волхве, который выразил желание креститься, чтобы получить Дары Святого Духа и с их помощью творить много чудес). Во втором случае человек пытается избавиться от чуда как от досадного неудобства, угрожающего его мирной и комфортной жизни (вспомним, как жадность помешала гадаринским пастухам принять Господа, а зависть побуждала фарисеев убить не только Господа, но и воскрешенного Им Лазаря). Мы видим, что, независимо от того, позитивно или негативно реагирует такой человек на чудо, в основе его отношения нет благоговения перед Божественным источником происходящих событий, в чуде он ищет не Бога, а только собственную пользу;
• 2) праздно-любопытствующее отношение, когда в чуде ищут прежде всего эффектности, зрелищности (пресловутое «знамение», которое просили у Христа). Авторы шестисотстраничного сборника «Чудеса истинные и ложные», выпущенного Экспертной рабочей группой по описанию чудесных событий, происходящих в Русской Православной Церкви, при Синодальной Богословской Комиссии совместно с издательством «Даниловский благовестник», отмечают, что такая реакция на чудеса характерна не только для неверующих, но и для многих верующих людей, которые в ущерб своему духовному деланию начинают увлекаться поиском мироточивых икон, прозорливых старцев, благодатных явлений и пр. В упомянутой книге предлагается даже специальный термин для обозначения такого искажения духовной жизни христианина - чудомания;
• 3) осторожно-недоверчивое отношение, опять-таки, характерно как для людей неверующих, которые в силу своего мировоззрения не желают признавать вмешательства Бога в земную жизнь, так и для людей верующих. В последнем случае это чаще всего следствие необходимого для христианина трезвого и осторожного подхода к таинственным явлениям, источник которых (Божественный или демонический) он по духовной немощи не всегда может различить. В этом случае, как учат Святые Отцы и примеры из житий, лучше смиренно не принять благодатного явления, чем довериться чуду ложному и тем самым подпасть под власть лукавого. Другой момент, который усложняет отношение христианина, особенно современного, к чудесам, - это возможность ошибочного принятия за чудесное такого явления, которое может быть объяснено естественными причинами и, стало быть, чудом не является.

В своем крайнем проявлении, однако, осторожное отношение к чудесам грозит перейти в чудофобию (термин из той же книги), т. е. отрицание чудес, как таковых. Христианину же, как утверждают авторы все того же сборника, подобает царский путь - относиться к чудесам осторожно и смиренно и, прежде чем принять что-то как чудо, тщательно проверить (в том числе используя доступные научные инструменты), действительно ли событие произошло, нельзя ли объяснить происшедшее какими-то естественными причинами (в терминологии той же книги - «презумпция естественности») и, наконец, не было ли оно не от Бога, а от лукавого. Первым примером такого по-христиански осторожного отношения к чуду можно считать евангельский эпизод, читаемый в церкви на Антипасху («...аще не вижу на руку его язвы гвоздинныя, и вложу перста моего в язвы гвоздинныя.» (см. Ин. 21:19-28). Впрочем, в связи с установкой на «осторожную проверку» чуда требуется одна очень важная оговорка, которую мы, однако, сделаем чуть позже, когда будем рассматривать чудеса, показанные в «Запечатленном ангеле» Лескова.

• 4) Конструктивно-созидательное отношение - чудо воспринимается как «реплика Бога», обращенная к конкретному человеку и требующая ответной реакции. При этом можно выделить два подтипа такого отношения: а) чудо вызывает потрясение, некий духовный переворот, влечет за собой внутренние и внешние изменения жизни человека, с которым оно произошло или который был ему свидетелем; б) чудо воспринимается с теплой благодарностью, укрепляет веру, но не вызывает изумления, оно есть нечто естественное, вписывающееся в ощущение христианина, что вся жизнь - это непрерывный диалог с Богом, и потому нет ничего удивительного в том, что Он в очередной раз к нам обратился: «...любое органичное религиозное чувство не воспринимает чудо как нечто разрушающее порядок вещей, но, напротив, ощущает, что «без чуда миру не стоять», что чудо срастворено миру. Нормально - дыхание чудес, ненормальна жизнь лишь по физическим законам... Религиозное сознание очень реалистично, оно не любит «фантазии». Просто в его реальность входит еще и чудо, просто его реальность не ограничивается миром мертвых вещей» (диакон Андрей Кураев).

«Запечатленный ангел» Лескова предоставляет обильный материал для анализа как самих чудесных явлений, так и восприятия их разными людьми. Само повествование, как это часто бывает в жанре сказа, обрамляется «рамкой», в которой некий рассказчик на постоялом дворе сообщает слушателям, что видел ангела и был водим им. Слушатели изъявляют желание узнать все в подробностях. В связи с краткостью этого зачина остается неясным, что руководит желающими выслушать необыкновенную историю - надежда потешить свое воображение чудесным явлением (та реакция, которую мы условно назвали праздно-любопытствующей) или желание выслушать поучительный рассказ о подлинном вмешательстве Бога в человеческую жизнь. Оба объяснения возможны - пример и того, и другого отношения к «рассказам о Божественном» мы находим как в мемуарах, так и в художественной литературе XIX века, изобилующей зарисовками того, как принимали в домах странников, богомолок и прочих «Божьих людей», которые, паломничая от одной святыни к другой, разносили по всему миру рассказы о чудесах и необыкновенных явлениях. Рассказы также различались степенью благочестия и правдоподобия - целью одних повествователей было прославить Бога, других - лишь поразить воображение слушающих невероятными и удивительными событиями, а заодно поднять в их глазах и свою цену как пересказчика, а нередко и непосредственного «очевидца».

Марк Александров, от лица которого излагается основная часть «Запечатленного ангела», своим рассказом преследует первую цель (что подтверждает его отказ подняться с колен и пересесть поближе к слушателям: «...повесть, которую я пред вами поведу, пристойнее на коленях стоя сказывать, потому что это дело весьма священное и даже страшное»). Отличительными чертами его повествования являются искренность, простота и глубокое благоговение перед Богом и всем, с Ним связанным (качество, которое сам рассказчик именует «богочтительство»). Характерно и отношение как самого Марка, так и его собратьев по вере, старообрядцев, к чудесным явлениям - они воспринимают их как естественную часть жизни. Так, он между делом и как о совершенно рядовом явлении говорит о том, что косноязычный Марой «был на предбудущее прозорлив, и имел дар вещевать, и мог сбывчивые намеки подавать», в результате чего предсказал собственную смерть; кроме того, этот неграмотный тугодум придумал, как справиться с хитро изготовленной английской сталью, которую нужно было пилить, а она этому никак не поддавалась - придумал не потому, что, как решили немцы и англичане, он хорошо знал физику, а «произвел просто как его Господь умудрил». Особо впечатляющие знаки из иного мира могут вызвать у староверов испуг, но никак не удивление (непонятно откуда взявшийся в доме «барашек», который цокает копытами и с истошным криком пропадает при произнесении Иисусова имени; «сошествие Ангела», то есть падение его иконы на пол, явившийся Марку умерший отрок Левонтий). Сердца староверов доверчиво раскрыты чудесам, и потому их жизнь ими изобилует.

По ходу повествования перед нами выстраивается своего рода иерархия отношений к чудесным явлениям и, шире, к присутствию Божией благодати в человеческой жизни.

Самый низший уровень - это потребительское отношение. В повести его ярко проявляют старообрядец Пимен и «возлюбившая старообрядчество» барынька. Пимен прямо торгует Божественной благодатью («-Знаете, прикажите вы, пожалуйста, своим староверам, чтоб они помолились, чтобы мне Бог дочь дал. У меня есть два сына, но мне непременно хочется одну дочь. Можно это? - Можно-с, - отвечает Пимен, - отчего же-с; очень можно! Только, - говорит, - в таковых случаях надо всегда, чтоб от вас жертвенный елей теплился. Та с великим своим удовольствием дает ему на масло десять рублей, а он деньги в карман и говорит: - Хорошо-с, будьте благонадежны, я повелю. Нам об этом Пимен, разумеется, ничего не сказывает...»), а барыня столь же непосредственно ее покупает, выдавая Пимену деньги вместе с заказами: вымолить у Бога, чтоб муж ей дачу на лето нанял, чтоб ее сына-лентяя в другой класс перевели, чтобы мужу дали большой чин и много орденов и т. п. Окончательно вера подменяется рыночными отношениями (не с Богом даже, а с его «служителем») тогда, когда барынька понуждает Пимена заплатить ей за рекламу их «благодатного товара»: «...вы мне, пожалуйста, дайте двадцать пять тысяч, а я, со своей стороны, зато всем дамам буду говорить о ваших чудотворных иконах, и вы увидите, сколько вы станете получать на воск и на масло». Оборотной стороной такого неблагоговейного корыстолюбия выступает кощунственное небрежение «неугодившей» святыней (это чем-то похоже на отношения язычника со своим идолом: он ласкает и ублажает его в надежде получить желаемое благо, но, не получив, может и ударить его): муж барыньки, получивший, якобы благодаря молитвам старообрядцев, необходимую ему командировку, но не справившийся с заданием и потерявший 25 тысяч, в отместку надругался над всеми их иконами и, в частности, над самой чтимой ими иконой ангела: «...накоптивши сургучную палку, прямо как ткнет кипящею смолой с огнем в самый ангельский лик!»

Чудеса, творимые силой Божией, условно можно разделить на милующие (когда плохое состояние чего- или кого-либо исправляется на лучшее) и карающе-вразумляющие (когда неподобающее поведение наказывается болезнью, какими-то неприятностями и т. п.). У людей, ищущих не земных благ, а Бога, первое вызывает благодарность и славословие, второе - покаяние, смирение перед Божией волей и, опять-таки, славословие («Бог дал, Бог взял, буди имя Господне благословенно»). Человек корыстолюбивый воспринимает первое как подобающее («Я же заплатил») и разжигающее его аппетиты («А еще я вот этого хочу и этого»), а второе - как возмутительную и досадную несправедливость. Так, Пимен, после злоключений с обозлившимся мужем барыньки сбежавший от старообрядцев и присоединившийся к «господствующей Церкви», не из искренней веры, а по страху и корыстолюбию, заболел «пеготой», но не воспринял болезнь как «наказующий перст», призывающий к покаянию, хотя даже зрительно те пятна, которыми стало покрываться его тело, были похожи на печать, которую по его вине поставили на ангельский лик; это сходство подчеркнуто двумя фразами рассказчика: «Бог шельму метит» и «радуйся, что еще на сей земле так отитлован». Пимена заботит лишь тот урон, который случившаяся болезнь может нанести его «карьерному росту»: «...губернатор, видя Пимена, когда его к церкви присоединяли, будто много на его красоту радовался и сказал городскому голове, что когда будут через город важные особы проезжать, то чтобы Пимена непременно вперед всех с серебряным блюдом выставлять. Ну, а пегого уж куда же выставить?»

Следующий «уровень» - это та вера, которая была у старообрядцев в начале описываемых событий, условно ее можно назвать верой «ветхозаветной». Она не корыстная в том негативном смысле, какова вера барыньки. Более того, когда англичанин спрашивает староверов, о чем же они просят Бога, то получает исключительно духовный ответ: «Мы молим христианския кончины живота и доброго ответа на страшном судилище», сопровождающийся комментарием: «Вымоли человек первее всего душе своей дар страха Божия, она сейчас и пойдет облегченная со ступени на ступень, с каждым шагом усвояя себе преизбытки высших даров, и в те поры человеку и деньги и вся слава земная при молитве кажутся не иначе как мерзость пред Господом».

Однако из того, как Марк описывает благодатное покровительство Ангела над их старообрядческой общиной/артелью, видно, что в его понимании, как, скорее всего, и в восприятии его единоверцев, присутствие Божие в жизни человека ведет и к земному благополучию и его гармонии с окружающим миром (так понимали Божию благодать и праведники Ветхого Завета): «...и так икона в сем содержании у Луки на груди всюду, куда мы шли, впереди нас предходила, точно сам ангел нам предшествовал. Идем, бывало, с места на место, на новую работу степями, Лука Кирилов вперед всех... за ним на возу Михайлица с Богородичною иконой, а за ними мы все артелью выступаем, а тут в поле травы, цветы по лугам, инде стада пасутся, и свирец на свирели играет... то есть просто сердцу и уму восхищение! Все шло нам прекрасно, и дивная была нам в каждом деле удача: работы всегда находились хорошие; промежду собою у нас было согласие; от домашних приходили все вести спокойные; и за все это благословляли мы предходящего нам ангела, и с пречудною его иконою, кажется, труднее бы чем с жизнию своею не могли расстаться». Еще один момент, показывающий некоторое несовершенство такой веры, - чрезмерная привязанность к святыне, в которой как бы концентрируется для них вся сила Божества и утрата которой приводит к своего рода духовной, а за ней и физической катастрофе: когда у староверов забирают их «Ангела», на них нападает уныние, затем болезнь, в их работе начинаются неприятности и т. п. Эта прямая связь общины с каким-то материальным предметом, пусть и обладающим сакральным статусом, напоминает скорее не христианскую веру, а некий языческий культ - такой, например, как описанный в книге М. Элиаде «Священное и мирское»: «Спенсер и Джайлен свидетельствовали, что, согласно мифу, если ломался священный столб, с которого ушел на Небо Нумбакула, все племя ахилпа охватывала тоска, его члены скитались еще некоторое время, а затем садились на землю и умирали».

Такой «привязанной к земле» вере противопоставляется в повести удивительная «надземная» вера анахорета Памвы, которого рассказчик и отрок Левонтий встречают чудесным образом. Однако, несмотря на явные «физические» чудеса, сопровождающие этого подвижника (он прозорлив, может одним словом вернуть силы потерявшему сознание Левонтию, а может, опять-таки одним своим благословением, помочь ему умереть), рассказчика более всего впечатляет чудо, явленное в самой личности подвижника: «...согруби ему - он благословит, прибей его - он в землю поклонится, неодолим сей человек с таким смирением! Чего он устрашится, когда даже в ад сам просится?.. Он и демонов-то всех своим смирением из ада разгонит или к Богу обратит! Они его станут мучить, а он будет просить: «Жестче терзайте, ибо я того достоин». <...> Этого смирения и сатане не выдержать! Он все руки об него обколотит, все когти обдерет и сам свое бессилие постигнет пред Содетелем, такую любовь создавшим, и устыдится его... Господи! - дерзаю рассуждать, - если только в церкви два такие человека есть, то мы пропали, ибо сей весь любовью одушевлен».

Это чудо не физического, а духовного проявления, с которым сталкивается Марк, неуловимо изменяет его душу, так что, когда он находит изографа Севастьяна, которого так долго и упорно искал для того, чтобы тот помог старообрядцам вернуть похищенную чудотворную икону, этот успех уже не вызывает у него горячего воодушевления: «...поладили мы холодно и ехали еще холоднее. А почему? Раз, потому, что изограф Севастьян был человек задумчивый, а еще более потому, что сам я не тот стал: витал в душе моей анахорит Памва, и уста шептали слова пророка Исаии, что «дух Божий в ноздрех человека сего». До встречи с Памвой Марк был уверен, что чудотворная икона нужна старообрядцам как для покровительства их жизни (о чем мы говорили выше), так и для укрепления их веры: «...глянешь на эти крылья, и где твой весь страх денется: молишься «осени», и сейчас весь стишаешь, и в душе станет мир... И были-с эти два образа (Ангела и Пресвятой Богородицы. - Е. В.) для нас все равно что для жидов их святая святых». Встреча с Памвой поколебала эту уверенность: рассказчик ощущает святость подвижника («...ах, сколь хорош! Ах, сколь духовен! Точно ангел предо мною сидит и лапотки плетет, для простого себя миру явления») и с удивлением обнаруживает, что эта святость не зиждется на каком-то материальном основании: «Как же он молится, каким образом и по каким книгам?» И вспоминаю, что я не видал у него ни одного образа, окроме креста из палочек, лычком связанного, да не видал и толстых книг...» Первенство духовного над материальным (пусть и сакральным) подчеркивает в разговоре с Марком и сам Памва - в ответ на рассказ об утрате чудотворной иконы Ангела подвижник отвечает: «Ангел тих, ангел кроток, во что ему повелит Господь, он в то и одеется; что ему укажет, то он сотворит. Вот ангел! Он в душе человечьей живет, суемудрием запечатлен, но любовь сокрушит печать...»

Однако в основе ревности старообрядцев по святыне лежит все-таки вера, пусть и не столь совершенная, как у Памвы: они благоговеют перед чудотворной иконой и готовы пострадать, чтобы ее защитить («...Лука уже навстречу мне бежит, а за ним вся наша артель, и кто с чем на работе был, кто с ломом, кто с мотыкою, все бегут свою святыню оберегать... кои не все в лодку попали и не на чем им до бережка достигнуть, во всем платье, как стояли на работе, прямо с мосту в воду побросались и друг за дружкой в холодной воде плывут... и все они плывут по воде как тюленьки, и хоть их колотушкою по башкам бей, а они на берег к своей святыне достигают...»). И Господь, даже «намерения целующий», вознаграждает их за эту веру. Поддельная икона, которой старообрядцы хотели подменить своего Ангела, являет им чудо: пока Лука, рискуя жизнью (еще одно подтверждение их горячей веры), переправляется через реку, с копии исчезает печать, которой запечатлели новописанный лик, чтобы его нельзя было отличить от подлинника. Под влиянием этого чудесного исчезновения Лука и дед Марой, а вслед за ним и остальные старообрядцы присоединяются к «господствуюшей церкви», причем дед Марой сподобляется той самой христианской кончины, о которой, по словам Луки, преимущественно молятся старообрядцы: он умирает, как и предсказал, в тот же день (потому что, по его словам, видел свечение от Ангелов, помогавших Луке переправиться через реку с идущими по ней льдинами), соединившись с Церковью и приобщившись Христовых Таин.

И совсем другое дело, если чудо адресуется Господом тому, кто уже готов поверить...

После окончания рассказа Марка один из слушателей, руководствуясь «презумпцией естественности», пытается объяснить все рассказанные события обыденными причинами или совпадениями: «...один из них откашлянулся и заметил, что в истории этой все объяснимо, и сны Михайлицы, и видение, которое ей примерещилось впросонье, и падение ангела, которого забеглая кошка или собака на пол столкнула, и смерть Левонтия, который болел еще ранее встречи с Памвою, объяснимы и все случайные совпадения слов говорящего какими-то загадками Памвы. - Понятно и то, - добавил слушатель, - что Лука по цепи перешел с веслом: каменщики известные мастера где угодно ходить и лазить, а весло тот же балансир; понятно, пожалуй, и то, что Марой мог видеть около Луки светение, которое принял за ангелов. От большой напряженности сильно перезябшему человеку мало ли что могло зарябить в глазах? Я нашел бы понятным даже и то, если бы, например, Марой, по своему предсказанию, не преполовя дня умер... - Да он и умер-с, - отозвался Марк. - Прекрасно! И здесь ничего нет удивительного восьмидесятилетнему старику умереть после таких волнений и простуды...» Лишь для главного чуда он не может найти естественного объяснения: куда могла деться с иконы печать? Но оказывается, что это самое легкообъяснимое событие: все ошиблись, думая, что англичанка поставила печать на лик, она не дерзнула это сделать, и сымитировала печать с помощью бумаги, которая за пазухой у Луки довольно быстро отлипла от иконы. Таким образом, чуда, как такового, не было, староверы ошиблись, замечает слушатель, - и Марк легко с ним соглашается. Физического чуда, которое можно потрогать и измерить, действительно не произошло. Но оно оказалось и не нужным - главное чудо, чудо преображения их душ, совершилось и без помощи сверхъестественных явлений.

Выше мы говорили о том, что установка на осторожную проверку чуда требует одной важной оговорки. Настало время ее сделать. Необходимо различать, для кого предназначает Господь чудо. Если оно адресовано «внешним» для свидетельства об истинности православной веры, чудо должно подвергаться тщательной проверке, ведь, чтобы впечатлить неверующих, оно должно быть действительно чудесным, сверхъестественным, любые натяжки только повредят, скомпрометируют православие.

Были в этой цепочке, кстати, и своего рода физические чудеса: когда раз за разом сбывались просьбы капризной барыньки, это было явно попущение Божие для того, чтобы она все сильнее обнадеживалась помощью старообрядцев, так что разочарование привело к столь ужасной вспышке ярости, которая повлекла за собой утрату святыни. Утрата святыни подтолкнула к поискам изографа, могущего написать ее копию, в ходе которых Марк и Левонтий встретились с подвижником «господствующей Церкви» Памвой. Левонтий уже был готов и вернулся в Церковь сразу (так же, как позже Марой, сподобившись после этого христианской кончины, безболезненной, непостыдной и мирной), для Марка же эта встреча послужила началом духовного преображения. Наконец, именно при попытке возвращения утраченной святыни произошло то «чудо», которое помогло всей общине старообрядцев воссоединиться с Православной Церковью. Таким образом, мы видим, что их обращение действительно происходило под «водительством» их чудотворного ангела, хоть это водительство нельзя было «увидеть» и «пощупать». Это все равно чудо - но не сверхъестественное, заметное всем, а «промыслительное», которое может подметить только душа, доверчиво распахнутая навстречу Богу. Это чудо «Запечатленного ангела» по типу своему немного похоже на то, о котором пишет в своей работе С. Куломзина: «...читала я как-то рассказ одного православного американского священника. Он летел на самолете из Японии к себе домой, в один из центральных штатов США. Пересматривая задним числом все события, связанные с этим путешествием, он припомнил семнадцать случайных событий: опоздание с отлетом, задержка в пути, перемена расписания, неожиданное изменение его планов и т. д. и т. п. В результате этих случайностей он оказался на аэродроме большого города в определенный час, в определенном месте, в ту самую минуту, когда другой, также «случайно» оказавшийся там человек решил покончить жизнь самоубийством. Священнику удалось остановить его... Нарушения законов природы в этом случае не было, но трудно не почувствовать в этой цепочке «случайностей» вмешательство в жизнь человека непонятной нам силы, того, что мы называем волей Божией». Ясно почувствовать в своей жизни ведущую руку Божию - это самое главное чудо, с которым может столкнуться человек, и именно об этом свидетельствует повесть Лескова «Запечатленный ангел».